Неточные совпадения
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно
падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают
колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
Вдруг, на высоте двух третей колокольни,
колокол вздрогнул, в воздухе, со свистом, фигурно извилась лопнувшая веревка, левая группа людей пошатнулась, задние кучно
упали, раздался одинокий, истерический вой...
Черными руками он закатал рукава по локти и, перекрестясь на церковь, поклонился
колоколам не сгибаясь, а точно
падая грудью на землю, закинув длинные руки свои назад, вытянув их для равновесия.
Чем больше засыпало нас снегом, тем теплее становилось в нашем импровизированном шалаше. Капанье сверху прекратилось. Снаружи доносилось завывание ветра. Точно где-то гудели гудки, звонили в
колокола и отпевали покойников. Потом мне стали грезиться какие-то пляски, куда-то я медленно
падал, все ниже и ниже, и наконец погрузился в долгий и глубокий сон… Так, вероятно, мы проспали 12 часов.
В ночь с субботы на воскресенье в доме Крестовниковых
спать, разумеется, никто не ложился, и, как только загудел соборный
колокол, все сейчас же пошли в церковь.
— Подойди сюда, князь! — сказал Иоанн. — Мои молодцы исторопились было над тобой. Не прогневайся. У них уж таков обычай, не посмотря в святцы, да бух в
колокол! Того не разочтут, что казнить человека всегда успеешь, а слетит голова, не приставишь. Спасибо Борису. Без него отправили б тебя на тот свет; не у кого было б и про Хомяка спросить. Поведай-ка, за что ты
напал на него?
Помнится, именно в эти пустые дни случилось нечто таинственное: однажды вечером, когда все ложились
спать, вдруг гулко прозвучал удар соборного
колокола, он сразу встряхнул всех в доме, полуодетые люди бросились к окнам, спрашивая друг друга...
Когда въехал он в крепость, начали звонить в
колокола; народ снял шапки, и когда самозванец стал сходить с лошади, при помощи двух из его казаков, подхвативших его под руки, тогда все
пали ниц.
Рассказывал им за меня всё Постельников, до
упаду смеявшийся над тем, как он будто бы на сих днях приходит ко мне, а я будто сижу на кровати и говорю, что «я дитя кормлю»; а через неделю он привез мне чистый отпуск за границу, с единственным условием взять от него какие-то бумаги и доставить их в Лондон для напечатания в «
Колоколе».
Весь дом, наполненный и истинными, и лукавыми «людьми божьими»,
спит безмятежным сном, а как только раздается в двенадцать часов первый звук лаврского полиелейного
колокола, Нестор с матерью становятся на колени и молятся долго, тепло, со слезами молятся «о еже спастися людям и в разум истинный внити».
Чтобы идти в Дубечню, я встал рано утром, с восходом солнца. На нашей Большой Дворянской не было ни души, все еще
спали, и шаги мои раздавались одиноко и глухо. Тополи, покрытые росой, наполняли воздух нежным ароматом. Мне было грустно и не хотелось уходить из города. Я любил свой родной город. Он казался мне таким красивым и теплым! Я любил эту зелень, тихие солнечные утра, звон наших
колоколов; но люди, с которыми я жил в этом городе, были мне скучны, чужды и порой даже гадки. Я не любил и не понимал их.
Маша. Когда берешь счастье урывочками, по кусочкам, потом его теряешь, как я, то мало-помалу грубеешь, становишься злющей… (Указывает себе на грудь.) Вот тут у меня кипит… (Глядя на брата Андрея, который провозит колясочку.) Вот Андрей наш, братец… Все надежды пропали. Тысячи народа поднимали
колокол, потрачено было много труда и денег, а он вдруг
упал и разбился. Вдруг, ни с того ни с сего. Так и Андрей…
Молот сначала тупо звякает, как будто
падает в вязкую массу, а потом бьет звонче и звонче, и, наконец, как
колокол, гудит огромный котел.
Плотно легла на землю ночь и
спит, свежая, густая, как масло. В небе ни звёзд, ни луны, и ни одного огня вокруг, но тепло и светло мне. Гудят в моей памяти тяжёлые слова провожатого, и похож он на
колокол, который долго в земле лежал, весь покрыт ею, изъеден ржавчиной, и хотя глухо звонит, а по-новому.
Я остался в сенях, глядя в щель на двор: в сумраке утра натужно горел огонь фонаря, едва освещая четыре серых мешка, они вздувались и
опадали со свистом и хрипом; хозяин — без шапки — наклонился над ними, волосы свесились на лицо ему, он долго стоял, не двигаясь, в этой позе, накрытый шубой, точно
колоколом… Потом я услышал сопенье и тихий человечий шепот...
Накрапывал дождь. Густая, душная тьма покрывала фигуры людей, валявшиеся на земле, скомканные сном или опьянением. Полоса света, исходившая из ночлежки, побледнев, задрожала и вдруг исчезла. Очевидно, лампу задул ветер или в ней догорел керосин.
Падая на железную крышу ночлежки, капли дождя стучали робко и нерешительно. С горы из города неслись унылые, редкие удары в
колокол — сторожили церковь.
Но его тотчас же сбило со скамейки. Он
упал грудью на уключину и судорожно вцепился обеими руками в борт. Огромная тяжелая волна обдала его с ног до головы. Почему-то ему послышался в реве водопада густой, частый звон
колокола. Какая-то чудовищная сила оторвала его от лодки, подняла высоко и швырнула в бездну головой вниз. «А Друг-то, пожалуй, один не найдет дорогу домой», — мелькнуло вдруг в голове фельдшера. И потом ничего не стало.
Он кинул из-под горы последний взгляд назад, когда на селе раздался вдруг удар
колокола. Что-то как будто
упало с колокольни, что виднелась среди села, на горочке, и полетело, звеня и колыхаясь, над полями.
В морозном воздухе раздался первый удар
колокола, когда Макар вошел в избу. Он первым словом сообщил старухе, что у них в плашку
попала лисица. Он совсем забыл, что старуха не пила вместе с ним водки, и был сильно удивлен, когда, невзирая на радостное известие, она немедленно нанесла ему ногою жестокий удар пониже спины. Затем, пока он повалился на постель, она еще успела толкнуть его кулаком в шею.
Но если Иоанн говорит истину, если в самом деле гнусное корыстолюбие овладело душами новогородцев, если мы любим сокровища и негу более добродетели и славы, то скоро ударит последний час нашей вольности, и вечевой
колокол, древний глас ее,
падет с башни Ярославовой и навсегда умолкнет!.. Тогда, тогда мы позавидуем счастию народов, которые никогда не знали свободы. Ее грозная тень будет являться нам, подобно мертвецу бледному, и терзать сердце наше бесполезным раскаянием!
Сильный порыв ветра разносит наконец густую мглу, и все с ужасом видят, что высокая башня Ярославова, новое гордое здание народного богатства,
пала с вечевым
колоколом и дымится в своих развалинах…
В городском саду, на деревьях, — там, где среди голых верхушек торчали пустые гнезда, без умолку кричали и гомозились галки. Они отлетали и тотчас же возвращались, качались на тонких ветках, неуклюже взмахивая крыльями, или черными тяжелыми комками
падали сверху вниз. И все это — и птичья суета, и рыхлый снег, и печальный, задумчивый перезвон
колоколов, и запах оттаивающей земли — все говорило о близости весны, все было полно грустного и сладостного, необъяснимого весеннего очарования.
Платонов. Оставьте меня! Сделайте такое одолжение! Не люблю без умолку и без толку звонящих
колоколов! Извините, но оставьте меня!
Спать хочу!
То как будто в ясновиденье представлялась ей широкая зеленеющая казанская луговина меж Кремлем и Кижицами: гудят
колокола, шумит, как бурное море, говор многолюдной толпы, но ей слышится один только голос, тихий, ласковый голос, от которого
упало и впервые сладко заныло сердце девичье…
Дело произошло так, что Аллилуй, не желая более видеть неловких деревенских баб, пошел исполнять другую работу и хотел очистить засиженные птицами
колокола; он делал это, держась за веревочки и стоя сапогами на перилах, с которых он покачнулся,
упал и разбился до смерти. Пришел священник, отец Ипполит, по фамилии Мирдаров, — дал Аллилую так называемую «глухую исповедь», а потом положил ему в рот причастие и тут же сразу прочел ему и отходную.
Церковным попам спервоначалу-то это не больно было в охоту, потому что у них по будням-то одни
колокола службу правят, а поп с дьячком да причетники либо
спят, либо бражничают, а тут каждый при своем деле будь.
Колокола звучат слышней и слышней; но старичок догнал меня и животом
упал на мое лицо, так что
колокола едва слышны.
Русские моего времени, когда
попадали в Лондон, все — если они только были либерально настроенные — являлись на поклон к издателю"
Колокола". Но ни в 1868 году, ни годом раньше, в 1867 (когда я впервые
попал в Лондон) Герцена уже не было в Англии, и я уже рассказал о нашей полувстрече в Женеве в конце 1865 года.
Где-то звонил
колокол; что-то рухнуло, как будто
упал пятиэтажный дом.
Марко
упал на колена, покаялся — и сознался, как дело было. Август Матвеич, когда ложился
спать, вынул билеты из кармана и сунул их под подушку, а потом запамятовал и стал их в кармане искать. Марко же, войдя в его номер поправить постель, нашел деньги, соблазнился — скрал их, в уверенности, что можно будет запутать других — в чем, как видели, и успел. А потом, чтобы загладить свой грех перед богом, — он к одному прежде заказанному
колоколу еще целый звон «на подбор» заказал и заплатил краденым билетом.
Долго ли
спал Михаил Андреевич, он и сам не мог припомнить. Его разбудил густой звук
колокола. Он открыл глаза. Перед ним стоял послушник.
При Петре Великом в Петергофе существовал «забавный дворец». В большом гроте последнего висело несколько стеклянных
колоколов, подобранных по тонам, или, как говорилось тогда, «колокольня, которая ходит водою»; в
колокола шли пробочные молоточки, которые приводились в движение посредством механизма, на который
падала вода. Звуки, издаваемые
колоколами, были очень приятны, аккорды неслись тихие, на разные мотивы. Эта колокольня называлась «ноты» и существовала еще во времена Анны Иоанновны.
Пришел Великий пост. Одноцветно затренькал глухой
колокол, и его серые, печальные, скромно зовущие звуки не могли разорвать зимней тишины, еще лежавшей над занесенными полями. Робко выскакивали они из колокольни в гущу мглистого воздуха,
падали вниз и умирали, и долго никто из людей не являлся на тихий, но все более настойчивый, все более требовательный зов маленькой церкви.
— Бо-о-м! — откуда-то сверху
падает первый тяжелый удар
колокола и разгоняет маленькие испуганные звуки. — Бо-о-м! —
падает второй, глухой, вязкий и разорванный, точно захватило ветром широкую
пасть колокола, он задохнулся и стонет.